Бегущая строка

.






Dear John, география кармы рождает путь
от сознания к пустоте. Пролитая в небе ртуть
освещает равнину. Ступа блестит известкой.
Оперативная память от суетных слов чиста,
как тибетская книга мертвых. Неровно дрожит звезда.
Лысый монах отдыхает на перекрестке.

Загорел и обуглился. Камни просят воды
непрестанно, настойчиво. На оставленные следы
наступает копыто. Як шевелит губами,
невозмутим, словно член парламента. Наяву
снится только прошедшее. Время желтит траву,
та ложится под ноги скудеющими волнами.

Пыль оседает перцем в морщинах век.
Горы глотают солнце. Блуждающий человек
носит свой дом в себе: обои, шкафы, ступени.
Вновь комар кровоточит звуком, звеня в углу.
Засыпая, учишься тени отбрасывать по числу
всех прошедших и будущих воплощений.

Як под седлом шевелит губами, склонив рога.
Похоронив не врага, но память и суть врага,
остаешься один с пятницы до четверга. Неизъяснимо
тянет стрелять по банкам. Лысый монах в пыли,
загорелый, обугленный, плоть от костей земли,
шепчет сутру размеренным речитативом.

За горизонтом – слышишь? - рождаются города.
Все секунды сложились в минуты, а те – в года,
километры, руины, рвы туристической индустрии.
Возвращенье: снимая кожу с приставки не-,
погружаясь в астрал, обнаруживаешь себя в окне
затрапезной лондонской пиццерии.

Dear John, дойдя до конца, перестаешь расти,
загорелый до жара, обугленный до кости.
Наблюдаешь, будто со стороны, последствия превращенья:
кто-то с твоим лицом и списком твоих потерь,
равнодушный, лихой, открывает дверь
и шагает в сырое хмурое воскресенье.

Dear John, даже разум глупца
мирится с истиной. Не рассмотреть лица,
глядя на горизонт. Отсюда и до конца

улицы - бумажные фонари
лепят театр теней. Восток у тебя внутри
подсыпает песок в механизм. Смотри

на небоскребы-зубы по берегам Янзцы.
Даже ручки дверные здесь – близнецы:
не отличить. Знакомые мертвецы

входят запросто, улыбаются, тянут «hi»,
ты идешь им заваривать местный зеленый чай,
возвращаешься к пустоте. Шанхай -

город призраков. Ты сидишь в темноте. Река
чуть качает труп твоего врага.
Джон, ты спишь? Паутина без паука

выставляет мумии мертвых мух.
Ты вообще меня слышишь? От мыслей вслух
протянулись густые тени. Медовый дух

из соседней лавки – магнит для пчел.
Apis cerana. Воском и сургучом,
рыбой, тофу, бетоном и кирпичом

пахнет комната. В каждом углу – дыра.
Завтра пулей катится во вчера,
грубый блеф, затянувшаяся игра,

из событий вырванный календарь.
Наступает утро, резкое, как «ударь».
Месяц? Шутишь? Уже январь?

Посмотрев на даты, решаешь встать,
щелкнуть чайником, застелить кровать,
параллельно считать, разбирать, стирать,

исключая все «если», «а вдруг» и «но»,
и, в зудящий мир распахнув окно,
полсекунды (блаженство!) не чувствуешь ничего.

Oh, I may be on the side of the angels... but don't think for one second that I am one of them. (с)






Dear John, звук продолжается так: сквозь черную щель смартфона -
в черепную коробку, закручиваясь улиткой.
Обветшалые плечи бога подпирают массив балкона,
осложненного лепкой. Скрипка
задыхается в узком жерле бесконечного перехода.
Через силу светает. Привычный концепт "погода"
подменяется кратким "Damn it!" или выдержанным "не жарко".

На карте курсивом выбит, погашен почтовой маркой,
стоишь над гранитной Невкой, распятый Фемиды ради,
одна нога в Донкастере, другая - в Исламабаде,
голова шелестит страницами - туристический разговорник.
Мертвые листья - не в небо, их просто сжигает дворник.

Вереница недель минувших отражается в самоварах
на витринах кофеен. Даром
не дается ни фута, ни фунта и ни нового шага к цели.

Страх клубится в мозгу ударом адреналиновой канители:
ничего не случится больше, кроме тесных дворов-колодцев,
золоченой иглы на башне - ни сломать и ни уколоться -
кроме чванства резных решеток и классической плоти зданий...

...томных строгих осколков бронзы с окисляющимися крылами:
веки смежены, руки сжаты в приглашающем рваном жесте.

Не дождетесь.

Звереет время, и планета стоит на месте.

Ну что, ударим по ангсту, через ноосферу услышав вот это:
http://katalina-forget.livejournal.com/151879.html






Dear John, норма осадков на километр болот
падает вниз, не разбирая рыжих, святых, ученых,
кожный покров засевая мелким стеклом толченым,
сжав перспективу в унылый водоворот.

Невеселая новость для легких: дышать водой
затруднительно. Камни, лежащие на холмах,
порастают со скоростью фотосинтеза лебедой,
им приятно, наверное, быть не мной,
без единой мысли в крошащихся головах.

Прятать деревья среди межевых границ
за неимением леса - нелепо. Воздушным шаром
память плывет над полем, взрываясь ночным кошмаром
где-то в районе Коннахта, мозаикой близких лиц,
тех, кому снишься - резким, чужим, поджарым,
цедящим горечь в туман, завершая смертельный blitz.

Или не снишься больше, выцветший негатив,
вбитый косым дождем в никнущий верещатник.
Вижу: прощение - это когда, боль до конца избыв,
ты - молча стоишь у окна, спокойный, сухой, дощатый,
сшитый из лоскутов, вымощенный брусчаткой,
и забываешь, прошлое отпустив.

Даже не думай.

Море идет вприсядку,
перебродив, переливаясь через седой залив.

Пусть будет благословен Джим, построивший криминальную сеть по всему миру.






Dear John, каждый рассчитанный алгоритм
выпадет в действии в строгий сухой осадок.
Мышечный орган подводит, рваный сбивая ритм,
вытолкнув в камни привязанность как недостаток.

Туши дворцов шевелятся в темноте,
омут чернильный зрачка взрезав пустым квадратом.
В этом нелепом городе на воде
тянет проснуться философом и иногда - пиратом.

Сила привычки стреножит, морским завязав узлом.
Дом, разделившись, падет, мыслить посмевший розно.
Чайка, сожравшая крысу, режет волну крылом,
грузно цепляясь за белый рассветный воздух.

Тело гондолы входит в канал, как под ребра нож,
Солнце палит по фасадам, зло набирая силу.
В душной жаре внезапно волной пробегает дрожь,
и понимаешь: кто-то прошел над твоей могилой.